вертеться в нем больше не хочет. Колесо укатилось, и не нужно его догонять. Конечно, мужа жалко, но он-то за тридцать лет почему ее не пожалел?

Акулина уговаривала себя, внушала, что поступила правильно, но на душе – словно совершила подлость.

Неделю сердце ныло, а память, вот предательница, все вытаскивала из своих закромов, выбирала только хорошее в их отношениях с мужем. То как встречал ее из роддома, то как гуляли до женитьбы, то как купили телевизор – первую крупную покупку, и целый вечер пялились на экран… И каждый раз Акулина думала, а может, надо было поехать, да и дочь, не зря же письмо написала, тоже, наверное, хочет, чтоб я приехала… И ныло сердце, и Акулина не спала ночами, а утром, словно трезвела – да никуда она не поедет. Хватит! Ей нужен покой, покой и больше ничего.

А вечером все начиналось сначала.

Сколько бы продолжалось это самоистязание, если бы Акулина не приказала себе:

– Все, хватит ныть. Нечего, как дерьмо в прорубе, туда-сюда болтаться. Раз решала, что не поеду, что здесь остаюсь, чего дергаться? Может, и плохо поступаю, но это моя жизнь, мне за нее перед Богом отвечать.

Чтобы отвлечься, стала брать у Веры уроки вязания. Начали с носков, но, не успев начаться, уроки прекратились…

В один из дней, когда по Лене уже несло льдины, сначала небольшие, а потом целые поля, в магазине появилась Вера и с таинственным видом поманила Акулину на улицу. И там, оглядываясь, выпалила:

– Все! Ухожу от Семена!

– Куда уходишь? – не поняла Акулина.

– Вообще ухожу, насовсем. К Хабибулину, в райцентр переезжаю. Мой на субботу-воскресенье к красному камню за зайцами уехал, там у них избушка. Вот я и пользуюсь моментом. Я тебе ключ оставлю, ты печку подтапливай, чтоб картошка в подполе не подмерзла. И свиней покормишь, я там все на кухне приготовила, увидишь. Ладно? А как Семен приедет с охоты, скажешь, так, мол, и так, уехала насовсем.

– Ну не знаю, – протянула Акулина, – от добра добра не ищут. На кой ляд сдался тебе Хабибулин, чем он лучше Семена?

– Знаешь, он такой… В общем, у нас любовь. Настоящая.

– Ты все-таки лучше письмо оставь. Ничего я Семену говорить не буду.

– Ладно. Черкану пару слов.

– Черкану… Ты подумай хорошенько, ведь столько лет вместе прожили. Не ругались, не дрались, и вот раз – и убежала.

– Я думаю, хуже не будет. Хабиб мой там и работу подыскал мне, тоже на почте. Ну бывай. Страшно, аж жуть. Ну я побежала, – Вера улыбнулась, но улыбка вышла кривая, словно она собиралась плакать. – Прощай. А то разревусь, – Вера коснулась рукой Акулины и почти побежала от магазина.

Акулина, поеживаясь от мороза, вернулась в магазин. Разве могла она судить Веру, если сама бросила мужа? Хотя, конечно, Семен по сравнению с Иваном, как небо и земля.

Больше всего Акулину в этой истории интересовало, как отреагирует на побег жены Семен. Она и сама не понимала, почему ее это так интересует, может, хотелось понять, что испытал, как отреагировал Иван.

Семен приехал в воскресенье вечером, когда уже начало темнеть. Вошел к Акулине обветренный, обросший:

– Не знаешь, где моя? Ведь ясно сказал, когда приеду.

– Ключ у меня, – Акулина подала ключ Семену. – А где Вера – записка на столе, прочтешь.

– Какая записка? Что она учудила?

– Прочтешь, узнаешь.

– Прочту, куда денусь. Пошли, возьмешь пару зайцев. Уже ободранные.

Акулина помогла Семену внести в дом рюкзаки, мешки. Семен развязал один из мешков, предложил Акулине взять зайцев на выбор, и уж потом подошел к столу, взял записку.

Акулина следила за ним. Но, увы, Семен не заматерился, не схватился за голову, не упал обессиленно на стул, не стал кричать, что все бабы стервы. Нет, он положил записку снова на стол и спокойно сказал:

– Я так и знал, что Верка что-то выкинет, но не думал, что вот так. Заладила в последнее время: жизнь уходит, жизнь уходит. Правильно, уходит. И тут хоть на голове стой, хоть задом наперед ходи – не остановишь. Уйдет. Так уж устроено, все уйдем. Хотя я ее понимаю, по видику, по телевизору только и показывают: море, любовь с выкрутасами, а тут надо свиней кормить. А что сделаешь? – повысил голос Семен. – Если в этом году еще мясо в магазин не завозили?… А тушенка уже вот где, – Семен провел ребром ладони по шее. И Акулина подумала, что у Семена с Верой много одинаковых жестов, слов.

– Не знаешь, куда она и с кем?

– Да вроде в райцентр к Хабибулину.

– К Кольке, что ли? Вот дура. Я-то думал, она с каким-нибудь принцем на Канарские острова махнула, а она в райцентр. Ё-моё! – вдруг схватился за голову Семен. – Свиньи-то, поди, уже два дня не жрали.

– Да я их кормила. Вера наказывала.

– Ну спасибо. Ладно, пойду к Голубевым. В бане попарюсь, что-то на охоте поясницу схватило. Ты не забыла, как зайцев готовить? Сначала надо замочить…

– Помню. Раньше папа постоянно на охоту ходил. Спасибо!

– Ешь на здоровье!

Да, думала Акулина, вот действительно, баба с возу, кобыле легче. Хоть бы матюгнулся. Единственно, от чего за голову схватился, так из-за свиней. Акулина даже обиделась за Веру, а, может, втайне за себя. Ведь и Иван, поди, не шибко горевал, вон дочь написала – полон дом пьяных баб. А она переживала. Хотя, может, Семен перед ней сдержался, он всегда был замкнутым, никогда нельзя было понять, что у него на уме. Но все равно, горевать из-за некормленых свиней и спокойненько принять известие об уходе жены…

Акулина даже посочувствовала Вере – прожить всю жизнь с таким чурбаном.

И не знала Акулина, что всего через два часа она будет Веру ненавидеть…

Возвращаясь от Голубевых, зашел к ней Семен, распаренный, с полотенцем вместо шарфа.

– Я на минуту. Новость нехорошая. Митька дурак Савельевых дочку изнасиловал.

– Когда?

– Сегодня. Как стемнело. Савельев с мужиками со злости, да по горячке, Митьку почти насмерть запинали. Пока унесли в нашу больницу. Из райцентра вызвали «скорую». Кто бы мог подумать. Такой добрый был парнишка. Бедная Клава.

Ох, как хотелось Акулине сказать, что это его Вера виновата во всем, но сдержалась, промолчала.

Ох, Верка, Верка, в погоне за счастьем только горе другим людям принесла. Жил парень, не знал ничего такого, ну и пусть бы жил. Ей игра, а парня покалечили.

Акулина вспомнила добрые, наивные глаза Митьки, его «лядьно», представила, как его пинали, а он не понимал – за что, и расплакалась.

С неделю в селе только